Иван Корсак. Сын гетмана Орлика

По пыльной улице на окраине Бахчисарая, распугивая кур, которые с кудахтаньем и хлопаньем крыльев разлетались врассыпную, мчался всадник. Возле ничем не примечательного дома он порывисто остановил коня и, привязав его к воротам, зашел в дом.

Хозяин, загорелое лицо которого чертами своими казалось не столько татарским, сколько скорее цыганским, изумленно встал из-за стола и принялся подчеркнуто учтиво и церемонно кланяться.

- О Аллах, ты послал мне такого редкого гостя, что в моем скромном жилище едва ли найдется достойное ему угощение.

- Не плачься, барон, - показывал белые зубы гость. - Тоже мне бедный нашелся... С тех пор как ты принял мусульманство и нажил эту ватагу ночных разбойников, твои доходы, плещут злые языки, превысили в пересчете на золото даже доходы самого хана. Хан правит днем, а ты - ночью. Разве ночь намного меньше, чем день? Только чуточку, да и то не всегда.

Почтительно извиваясь вокруг гостя, хозяин подал знак, и в помещении засуетились слуги, второпях начали подносить яства и питье.

- Добрый весть, плохой весть на устах имеет гость? - черные непроницаемые глаза будто кольнули настороженно. - Извини, господин, я еще плохо говорил по-рюськи.

- Весть такая, что самого лучшего скакуна мне подаришь, - отхлебнул чаю гость и подмигнул таинственно. - А может, эта весть и пары хороших коней стоит.

Хозяин еще больше насторожился и долго молчал.

- А не подставит меня господин снова, как в прошлый раз? Говорил, будет ехать степь только три козаки из Запорожья...

- Это была случайность, - дернулся раз и еще раз гость, будто на слишком горячее уселся. - Я не знал, что позади другая сотня шла... И до сих пор не установил, или отстали от войска, или, может, догоняли...

- Из-за твой добрый весть я чуть душу Аллаху тогда не отдал, - помрачневшее лицо хозяина будто усохло и покрылось мелкими морщинками. - Хан после этого объявил: как узнает, кто напал на послов из Украины, то посечет на куски.

- Случайность. И больше не буду говорить об этом.

- Двое моих людей... головы, - очертил жестами что-то круглое хозяин, - покатились капуста по степь. А я чудом спасся в горах.

- Слушай, мне все равно, во что ты в очередной раз выкрестился, и барон ли еще, или уже нет. Но шайка у тебя солидная. И меня Вишняков послал аж из Стамбула. Он, знаешь ли , хорошо платит.

- Господин мой, я честный разбойник, ночной степной разбойник. Я хоть не татарин, но уважай хана: Аллах правит на небе, а хан на земле. Узнает - моя голова... капуста, - провел рукой по шее, как могут рубить капусту.

- Мое дело - передать слова Вишнякова. А бояться тебе или нет - сам решай, - и гость положил на стол увесистый мешок, звякнувший металлом, звякнувший соблазнительно и убедительно. - Завтра будет идти персидский купец, путь его - в Олешки и дальше в большие города. Товар дорогой, охраны не более чем трое-пятеро человек.

Через минуту конь гостя, который уже было застоялся, снова поднимал пыль на окраине Бахчисарая.

…Тем временем французский путешественник и его слуга, не послушавшись совета двигаться лишь на рассвете и по вечерам, а в дневную жару отдыхать, преодолевали верста за верстой раскинувшуюся крымскую степь в направлении устья Днепра, в Олешки. Сразу за Бахчисараем Григорий Орлик снял пышную и неудобную одежду персидского купца и сразу стал обычным французским путешественником. «Немало имен и занятий суждено было тебе, Григорий, сменить за последние годы, с тех пор как Украина осталась за спиною, - плыли мысли в голове, как вон то марево впереди, колебались и мерцали под размеренный шаг выносливого, хоть и усталого коня. - Лейтенант прусского полка де Лазиски, адъютант коронного гетмана Польши, он же капитан шведской гвардии Кароль Бартель, капитан швейцарской гвардии Хаг, французский врач Ля Мот, только что персидский купец, а нынче уже французский путешественник... А кем еще придется быть?»

Уже через два месяца и одну неделю после аудиенции у французского канцлера кардинала Флере получает важные документы короля Людовика ХV и отбывает, как швейцарский гвардеец, в распоряжение французского посла в Стамбуле. Совсем незнакомый шумный город с многочисленными минаретами, которые стремительно возносились в небо, с крикливыми рынками, где все, что захотите, со всего мира, и, конечно, со многими посольствами и представительствами. Порта - государство сверхмощное, его мнение весьма много весит и на востоке, и на западе.

Владея большинством европейских языков, швейцарский гвардеец капитан Хаг быстро становится своим во многих посольствах, заводит знакомства и обедает с посольскими людьми. Непринужденный и остроумный капитан, будто шутя, собирает важную информацию и записывает ее в невидимый блокнот памяти. Беспристрастный швейцарец не забывает к месту подбросить словцо о судьбе козацкой нации, свободолюбивой и мужественной, о которой много слышал, но, к сожалению, не пришлось ему еще на Украине побывать.

Лишь однажды швейцарец чуть не попал в переплет на приеме у Иерусалимского Патриарха. Владыка, утомленный политическими и религиозными вопросами, которые именно здесь, как нигде, сталкивались острыми углами, неожиданно, только бы отойти от вселенской суеты, попросил у молодого гостя:

- Расскажите лучше о своей Швейцарии. Такая загадочная она для меня и такая далекая...

У Григория похолодела спина: в Швейцарии он до сих пор не был, а на выдумке-экспромте можно как раз поскользнуться и вызвать подозрения, от которых не так-то легко избавиться. К счастью, Патриарх неожиданно изменил решение.

- А лучше - расскажете завтра, поскольку у меня еще две аудиенции. Поговорим себе без поспешности.

Всю ночь просидел Григорий за книгами путешественников о Швейцарии, вчитывался в описания природы и обычаев, а на утро уже охотно повествовал о красотах живописного края.

- Удивительная страна Швейцария. Ощущаю, как вы любите ее, - почему-то с печалью вздохнул Патриарх. - Жаль, что Господь едва ли даст мне там побывать.

…По дороге в Олешки с Григорием произошло еще одно неожиданное приключение - натолкнулся на цыганский табор. Не успели путники сравняться с телегами, которые четко обрисовывались на фоне однообразной степи, как на проселок выскочили три цыгана и остановили всадников.

- Ну? - сердито свел брови Карп и перешел на ломанный говор, присущий иностранцам. - Мой барин спеши, прочь с дороги.

Тут появилась молодая красивая цыганка, затараторила, одаривая деланной улыбкой, обычное:

- Дай погадаю, миленький мой, мой хороший, правду всю заведомо скажу.

- Заведомо барин и так знай, что дорога далекая, - попробовал отшутиться Карп. - С дороги прочь, вон, пошел...

А тем временем набегали из табора еще цыгане, и трудно было выбраться путникам.

- Ну, хорошо, - наконец полез в карман Карп. - Гадай не гадай, мой барин и так заплачу.

- Русский барин мне больше, чем вы, заплатит, - в открытую пошел цыган-верзила, крепко держа коней.

Взмахом руки, будто пшеницу сеял, Карп сыпанул горсть монет, вторая горсть сверкала еще ярче - и вся ватага цыган уже ползала в пыли, подбирая деньги.

- Айда! - внезапно и изо всех сил ударил Карп по лицу упитанного цыгана, и кони путников рванули вскачь.

Крик и переполох позади, в цыганском таборе, вмиг сменился цокотом копыт: трое цыган галопом мчались за беглецами.

Развевались гривы на ветру, пластом стлались кони над землей. Двое уже начали отставать, однако третий почти поравнялся с беглецами.

Карп снова полез в карман, как недавно за деньгами, и швырнул что-то в сторону преследователя. Конь его тут же заржал, сбился с ритма, немного сбавил бег и наконец сорвался на дыбы, чуть было не сбросив своего хозяина. Кони же Григория и Карпа тем временем неслись степными просторами, неизмеренными и необозримыми, и недавнее приключение осталось уже позади, за серой пылью.

- Ты что это отчебучил? - спросил Григорий у собрата.

- Слишком крепкий козацкий табак я купил в Бахчисарае, забил дыхалку даже цыганскому коньку, - лишь улыбнулся Карп.

И опять стелилась степью пыль, мчались без отдыха путники, так как еще до вечера хотели попасть в Олешки.

В последнее время у Григория одно путешествие сменялось другим. Из Марселя парусником в Смирну, караваном через пустыню к Мантаню, на носилках (их несут великаны-негры) торжественно ко дворцу крымского хана - тот уважал Григория и принимал его как самую уважаемую персону. Сюда он попал после Стамбула, где немного не сложилось с делами: в турецкой столице сменился визирь; нужно было время, чтобы выяснить политику нового правителя, можно ли с ним вести речь о создании санитарной границы против опасной для всех в Европе России. Зато у крымского хана Орлик нашел полнейшее понимание.

- Знаю: Россия рано или поздно не даст жить моему народу, - открыто сознался хан. - Поэтому, если уладится дело с другими европейскими монаршьими дворами, мы готовы ударить одновременно с юга. А если это придется делать спешно, то воины мои пойдут сразу же, даже без предварительного согласования со Стамбулом.

Григорию удалось через много лет в конце концов встретиться с отцом в Салониках, где Филипп Орлик фактически был под надзором султанской стражи.

Отец постарел, ссутулился под бременем обстоятельств и той исполинской ноши, которую сам добровольно взял на собственные плечи. Сын вглядывался в знакомые до боли черты, в густо усеянное морщинками лицо, будто лишенная влаги земля растрескалась на сонцепеке, и какое-то двойное чувство овладевало им: горечь оттого, что не все удается человеку в ее неподъемных трудах, и вместе с тем гордость за отца, который все возможное, на что способен человек, делает для украинского дела.

Они проговорили весь вечер и всю ночь. Догорали свечки, и их заменяли новыми. Отец показывал письма в монаршьи дворы и ответы на них, и всякий раз, когда зачитывал слова, свидетельствовавшие о понимании козацкого дела, в его глазах вспыхивал огонек, такой знакомый Григорию с детства, - огонек отваги, когда надо действовать решительно и безотлагательно.

Несмотря на ограничение, в Салониках отец все-таки умудрялся руководить дипломатическими потугами верной старшины, разбросанной в Париже и Вене, Кракове и Варшаве, Гамбурге и Стокгольме. Какая-то теплая волна накатила на Григория, когда на отцовском столе увидел и свои письма, писанные латынью, с алфавитным кодом, т.е. шифрованные. Изобретенный Орликами способ шифрования в течение десятилетий не могли рассекретить, поэтому Филипп Орлик, как и его сын, были спокойны: если их письма даже и попадут в Тайный приказ, суть их все равно невозможноно будет постичь.

- Отец, а можно это письмо глянуть? - спросил Григорий, прочитав сверху, что адресован он запорожскому козачеству.

- Какие там от тебя тайны... - улыбнулся отец и заменил догоревшую свечу - пламя предыдущей он не задувал, а гасил, по древнему поверью, просто пальцами, смешно встряхивая их от легкого ожога.

Григорий молча пробегал глазами строки довольно длинного письма. Гетман и убеждал, и просил, и советовал своим собратьям не впасть в обманное заблуждение. Григорий читал молча, но слышался ему при этом родительский голос, в котором страсть естественно соединялась с холодным и дальновидным расчетом, который основывался на знании мнений и настроений в европейских монаршьих дворах.

«И в такое удобное, счастливое, благоприятное и для войны удобное время вы, добрые молодцы, Войско Запорожское, позволили себе восхититься хитрыми льстивыми обещаниями московскими, которые они редко когда выполняют, а тем более не выполнят относительно вас, добрых молодцов, Войска Запорожского и всего нашего народа, так как с давних времен они заклятые враги наши. Я бы не удивился, если бы вы, ваша сила, добрые молодцы, Войско Запорожское, не испытав на самих себе московского коварства, перешли на сторону Москвы, а меня удивляет то, дорогая братия моя, что вы, уже имея, кроме прежних доказательств, живые и свежие примеры лживого обещания московского как на себе, так и на отчизне своей, легко, необдуманно и неосмотрительно ему верите. Разве испарилось из вашей памяти то, как Москва, приобретая Сечь, приманила льстивыми обещаниями царской ласки военную старшину и общество к присяге и рубила им в лагере головы?»

Григорий, слегка прищурившись, поднял глаза – не хватало света.

- Я не знаю ответа вам, но мне писали из Сечи, что, кроме десятков тысяч наших людей, погибнувших на строительстве Петербурга и Ладожского канала, еще тридцать тысяч погнали на персидский фронт, и мало кто из них остался жив. А еще 60 000 казаков и крестьян с Украины сгноили на строительстве укреплений над Азовским морем, имущество их пустили под военные реквизиции.

- Это правда, Григорий, не знала наша земля большего бедствия от сотворения. Дело в другом – опомнимся ли, сплотимся ли, приобретем ли сознательную старшину козацкой нации? Но лучше дальше читай...

«...Пишу все то, о чем и раньше многократно и широко писал вам для осторожности, добрым молодцам, и если найдете в чем-то неправду, разоблачите меня. И только надеюсь, что никто, даже из врагов моих, не найдет в том вранья, так как все, что я советую вам, от чего предостерегаю, все то известно всему миру и много из вас, убегая от московского тиранства, были очевидцами всего того и могут подтвердить правильность моих слов.»

- Знаешь, Григорий, я не имею доподлинной уверенности, что мои слова дойдут до души, что они там укоренятся. Но буду без устали повторять: надо уважать себя! Еще лорд-протектор Англии Оливер Кромвель именовал нашего гетмана «Богдан Хмельницкий, Божьей милостью Генералиссимус Греческой Церкви, Император всех Запорожских Козаков»... Сегодня запрещают наш язык, запрещают печатать книги по-украински, а я не устану напоминать: чехи начали печатать книжки в 1478 году, украинцы – в 1491-ом, поляки – в 1497-ом, сербы – в 1553-ом, а москвины – в 1664-ом. Святой Константин нашел Евангелие и Псалтырь, написанные «русскими письменами» еще в 860-году. Поработить можно оружием, изменой, нарушенным словом, но дух народа подневольным не станет...

Мерцали свечи, по стенам пугливо шарахались тени - Григорий пробегал строку за строкой написанное отцом, и казалось ему, что это не молчаливые буквы, а человеческая боль и крик: с высоты своих лет, боевого и дипломатического опыта гетман хотел докричаться до собратьев и предостеречь их.

«…Не сомневаюсь, что Москва, если еще не успела привлечь, то наверное будет стараться привлечь вас к присяге на верность себе, и сомневаюсь в том, чтобы та самая Москва захотела присягнуть со своей стороны на сохранение всего того, чем вас, добрых молодцов, обнадеживает, чего она никогда не совершит, а если и совершит, то к большему обману, чтобы той лживой присягой скорее соблазнить и потерять вас. Знайте и то, добрые молодцы, которые и присяга, если только вы ее составили, не действующая и перед Бог не грешная, так как, присягнув предварительно единодушно на освобождение отчизны, теперь вы присягнули лукаво, а или же можно присягать на погибель отчизны? А и вдобавок Москва, взяв из вас присягу, как захотит, так с вами и с отчизной нашей совершит, и тогда присяга ваша и душу вашу занапастить, и отчизну в безодню бросит, и вільностей лишит. После всього этого прошу вас, добрых молодцов, Войско Запорожское, у имени любви к отчизне и перед Бог содеянной присяги об обороне отчизны к последней капле крови, оставить свое намерение, которое вы осуществили или еще только собираетесь осуществить о переходе на вражеский вам и отчизне сторону, воспользоваться удобным и счастливым временами, что сейчас нам выпал, за таких больших и непобедимых для выполнения наших священных долгов; в другом случае через наше непостоянство мы потеряем этот момент для освобождения нашей дорогой родины и никогда уже такого не увидим, и до конца дней не дождемся. Обращаю, наконец, ваше внимание, что я здесь, оставаясь при его милости хану, имею внимательное, пыльное и неутомимое о вас старания, и постиг полно его ханскую милость, что он за натурой - господин, ласковый к вам, добрым молодцам, Войску Запорожского, всем сердцем благосклонный и всяческого добра вам и отчизне нашей благожелательный; следует только, чтобы вы, добрые молодцы, откликнулись к его ханской милости письмом через своих посланцев и уверили его, что никогда не собираетесь переходить на московскую сторону и отходить от обороны и владычество его ханской милости, а остаетесь в готовности к военному походу на первый его ханской величественности указ. Уверяю вас христианской совестью, которые не будете жалеть и не только жалованье, а и надлежащее вознаграждение за свою работу и подвиги будете иметь в польской стороне и получите пожиттєві и удобные постои. Все это пишу вашмосцям, добрым молодцам, Войску Запорожскому из ревностности и от искренней моей к вам и к отчизне любви и приязненные, с которой к вам и зостаюся искренне благожелательный всего добра приятель и брат, Филипп Орлик, гетман Войска Запорожского».

На рассвете, когда прощались, отец положил сыну руку на плечо, будто хотел передать свою силу и неуничтожимую веру:

- Знаю наверняка: когда-то будет свободной наша земля. А сейчас, когда не под силу нам самим одолеть поработителя, ищем в подмогу честных и мудрых людей по свету. Благослови тебя Бог на праведное дело, так как неизвестно, суждено ли нам еще встретиться.

«Воздадут мне честь лишь тогда...»

1 января 1730 года капитан шведской гвардии Густав Бартель (Григорий Орлик понемногу привыкал к своему новому имени) ждал новогоднюю аудиенцию кардинала Флере. Придворный люд тем временем праздновал, фейерверки не угасали всю ночь, одиночные вспышки, будто кто-то выбивал огонь ударами кремень о кремень, сменялись внезапно множеством - небо цвело диковинными цветами, заполнялось неожиданными и причудливыми букетами; музыканты падали с ног, и оркестры не смолкали, чередуя мелодию за мелодией; шум и звон бокалов, беззаботный женский смех, казалось Григорию, звучали слева и справа, снизу и сверху, будто бы никто на белом свете не имел других хлопот и мороки, кроме веселья, круговерти танца в сияющих от переизбытка свечей раззолоченных залах.

«Счастливый народ, счастливая страна, - с привкусом горечи подумал Григорий, будто эти празднующие люди чем-то провинились перед ним лично. - А что у меня дома...»

Кардинал Флере принял Орлика в скрытом от нежелательных ушей и глаз кабинете.

- Многовато народ стал праздновать, - улыбнулся на мгновение кардинал, и морщинки на его всегда невозмутимом немолодом лице ожили, будто самостоятельную жизнь приобрели, зашевелились, будто им тоже захотелось веселья. - Но к делу. Чем закончился ваш разговор с Лещинским о родной вам козаччине?

- Его Величество Станислав Лeщинский дал согласие на восстановление гетманом Украины моего отца Филиппа Орлика.

- Великодушие Его Величества известно, как известны и непростые обстоятельства, при которых он берет на себя обязательства. И вдобавок дружественный гетман будет ему удобен не в таком уж и далеком будущем. Но, позвольте, какая выгода из этого для моей страны?

- Ваша эминенция, я знаю и уважаю русский народ - терпеливый и на таланты небедный, добродушный, готовый последней крошкой делиться. Но я не могу этого сказать о придворных кругах русского императорского двора. На редкость жадные, корыстолюбивые без всякой меры, они нагло обкрадывают даже императорскую особу, причем прямо на глазах. И царствующая персона вынуждена все это прощать, так как только от страха разоблачения и наказания они поддерживают венценосца.

- Капитан, не слишом огорчайтесь , этим грешат не только при русском дворе...

- Но это еще не все. В изможденном, обескровленном бесконечными войнами государстве значительная часть народа неимущего, озлобленного и голодного, того, который называют одним коротким словом - босяк. Представьте себе, как эта лавина, нищая духом и животом, возглавленная беспредельно жадными и хищными придворными, ринется сюда... Цветущие поля Европы надолго почернеют.

- Не многовато ли темных красок в вашей картине, капитан? Жизнь все же другая, как правило, она разноцветная...

- Ваша эминенция, в случае восстановления Станислава Лещинского на польском престоле Россия может послать свои войска на Варшаву. Хорошо бы, будь на то ваша милость, дипломатично предостеречь Россию - Швеция с севера, Польша и украинское козачество с запада, Порта и крымский хан с юга при поддержке со стороны Франции могут ударить в ответ. Иначе нет уверенности, что польский королевский престол достанется дружественной Версалю персоне. Санитарная граница против московитов позарез нужна. В случае русской экспедиции...

- В случае, - остановил Григория на полуслове кардинал Флере. - А с вашей, капитан, отчизной что тогда?

- Украина снова должна стать независимой, - быстро ответил Григорий. - Это будет хорошим порогом, не повторился бы только новый вариант Чингиз-хана, и вдобавок в ухудшенном виде. Если не просчитывать загодя, русские лапти еще могут топтать бульвары Парижа.

- Вы, капитан, ловкач: с Лещинским договорились об отцовском гетманстве, со мной вообще ведете речь о гарантиях украинской особности, - на холодном лице кардинала мелькнула улыбка, словно кто-то зеркалом бросил солнечный зайчик, и этот зайчик так же внезапно неведомо куда исчез . - Я, капитан, не любитель пиками или шпагами размахивать. Размах мысли должен быть во главе, умом не полениться сначала... Но когда русские войска действительно двинутся экспедицией на Варшаву, этот план будем вынуждены привести в действие.

Кардинал слегка склонил главу, давая знак об окончании аудиенции, а в двери неожиданно добавил:

- Мы еще, несомненно, таки будем встречаться...

Через час кардинал Флере давал доверенность министру иностранных дел Франции Шовелену готовить поездку Григория Орлика в Константинополь под чужим именем - хитрюга-канцлер, общепризнанный при тогдашних европейских дворах интриган и мастер решать французские дела чужими руками, весьма битый политик и опытный психолог, увидел в Орлике задатки непревзойденного разведчика и дипломата.

Доклад посольского дьяка Димитриева князь Долгоруков выслушивал за обедом – он должен был безотлагательно ехать к курфюрсту Саксонии, поэтому его взгляд торопливо скользил то по блюдам, то по лицу дьяка, будто князь хотел убедиться, не посягает ли наверняка голодный дьяк на его трапезу.

Наконец, ни разу не перебив Димитриева, вытер руки.

- Франция, сдается мне, сама не ведает, какой ногой ступить, - раздражение в голосе Долгорукова всегда невольно проскакивало, едва речь заходила о версальских делах. - То она заигрывает с Портой, то с присущей французам манерностью улыбается России. И вместе с тем, как доносят из малороссийских краев, ведет тайные сношения с запорожскими козаками, безошибочно ориентируясь, в какие Олешки или куда-либо еще эти подзаборники забрели...

- Ваша Светлость, вы же прекрасно знаете, кто устроился суфлером в этом французском театре, - с укором, но с осмотрительностью, чтобы не вызвать внезапный гнев, ответил Димитриев. - С Портой и козаками немало воды намутил младший Орлик...

- ...Которого вы бездарно прозевали несколько раз, даже когда уже гарантированно казался пойманным, - все-таки пробурчал князь.

- Остаюсь при мысли его порешить, - поджал губы дьяк. - Сегодня он роет на нашем огороде немало, а заматереет - будет рыть больше.

- Вторично напоминаю: тут такой переполох поднимут парижские писаки!..

- Сомневаюсь. Наш посол в Париже наловчился их уже охапками покупать за два червонца.

- Будем заканчивать рассуждения, не то опоздаю, - князь встал и начал собираться. - Коли мы не способны изловить и упечь туда, где наслаждается теплым якутским климатом Войнаровский, должны позаботиться о том, чтобы ославить Орлика, во всяком случае хотя бы навести тень подозрения или недоверия. Мозгуй как следует, дьяк.

- Расскажешь в Версале, какие отец с сыном паскуды и к тому же клятвопреступники? Не разжалобить их этим, мужичина.

- А почему в Версале? А почему аккуратненько так не запустить слушок от другого двора или посольства? - не сдавался Димитриев.

- Не иначе как из Москвы, - сыронизировал князь.

- А впрочем, у меня есть подходящая кандидатура для этого элегантного дела... Прежде всего наш школяр граф Щекин. У него и у Орликов, оказывается, есть общие знакомые при французском дворе. Никогда бы не подумал, но этому тихому и болезненно стыдливому юнцу, неповоротливому и мешковатому школяру удается каким-то образом привлекать к себе...

- Дайте мне покой с этим графом, - резко оборвал князь. – Кисель-то подслащен, а не русский. И вдобавок набрался, как пес блох, здешних гнилых идеек и выдает себя за верного гуманиста.

- И все же попытка – не пытка. Как-никак, а свой человек. Хотя имею и запасной вариант. Из Варшавы. Приличный дворянин, давний французский агент Станислав Мотроновский. Французы до сих пор не пронюхали, что он у нас на надежном крючке. Через него на Орликов можно вылить столько, что в Версале не хватит парфюма это благоухание забить.

- Ну-ну, - уже на пороге крутнул головой князь. - Это уже теплее. Завтра к вечеру доложить.

Уже через две часа Димитриев был у Щекина. Из-за двух горок книжных фолиантов на столе, слегка вздрогнув от неожиданности, Щекин глянул с таким удивлением, будто это зявился не знакомый посольский, а редкий лесной зверь.

- Б-а-а-а-а-а, - протянул хозяин слово, как тянется жидковатое тесто вслед за рукой.

- Я по неотложному делу, граф, - сухо, без предисловий, едва усевшись, сказал Димитриев. - В интересах вашего и моего государства нам надо как-нибудь очернить вашего приятеля Григория Орлика в глазах французского двора.

- Две логические ошибки, почтенный господин. Первая: знакомство с Орликом еще не суть приятельство. А вторая... Я пишу диссертацию о новейшей истории Восточной Европы, и предлагаемое дело, деликатно говоря, выпадает из контекста исследования.

- Не валяйте дурака, граф, - обозлился гость. - Козацкая старшина году в 1654-ом присягалась в подданстве царю Алексею Михайловичу, а от вас помощи против клятвопреступников не допросишься...

- И снова плохая оценка по логике, - тихо и добродушно улыбнулся граф и принялся рыться в фолиантах. - В Переяславе тогда составили обыкновенный военный договор, а не то, что вам хочется думать.

В конце концов среди беспорядочного нагромождения книг Щекин нашел нужную и развернул на закладке.

- Мартовские переяславские 1654-го года статьи, имеютя ввиду оригиналы, кто-то от кого-то запрятал или закопал, чтобы наука никогда не знала правды. Но есть другие документы и свидетельства, - граф медленно разворачивал внушительный и громоздкий фолиант, чтобы гостю легче читалось. - Вот здесь старые дипломатические документы. Когда шведское посольство привезло уверение тогдашнего короля Карла Х Густава, что западноукраинские земли признаются за Украиной, то что им сказал Богдан Хмельницкий? Читайте: «Когда я буду умирать, то прикажу сыну, чтобы он держался союза со шведским королем». Это, как свидетельствует трансильванский министр Ф. Шебаши, молвлено было в присутствии сына. Вместе с тем, думаю, что это было завещание, вплоть до Мазепы и дальше... А что же мы, московиты? В году же 1657-ом одновременно со шведами, прибыло большое посольство Бутурлина аж на 150-ти лошадях. Гетман ответил Бутурлину: «Царь должен смириться и возместить вред, содеянный в краях шведского короля, в Ливонии и Инфлянтах, ибо, если он не смирится, гетман вместе с татарами и турками будет воевать Москву». Так не может разговаривать раб с хозяином - так скажет равный с равным, кто может выбирать себе в союзники и шведа, и турка, и татарина или кого-либо еще... А играть в прятки с Переяславским соглашением, фальсифицировать или, как там еще, плутовать - несерьезная игрушка.

- Этак вы договоритесь, граф, что и Дорошенко, который отдал Малороссию под басурманский гнет, в друзья себе запишете...

- Не товарищ мне Дорошенко. Но и в зеркало на себя следует хоть иногда посмотреть. Россия, нарушив Переяславское соглашение, превратила украинскую землю в разменную монету, торговала ею, разорвав вместе с Польшей на Левобережную и Правобережную. Долго же украинцам придется их склеивать...

- Граф, не заговаривайте мне зубы, - встал побелевший от злости Димитриев. - Вы или в помощь нам, или нет, вы за землю свою и веру православную или за здешних схизматиков и малороссийских клятвопреступников?

- Я не воин, не полицейская ищейка, я книжная крыса. Мне приятно дышать пылью старинных фолиантов, я увлечен работой над исторической диссертацией и буду докапываться до истины, пусть хоть кровавые мозоли выступят, и таки докопаюсь и напишу правдивую книгу о прошлом Восточной Европы. А ваши игры мне неинтересны.

Димитриев так хлопнул дверью, что ветер пронесся комнатой и зашевелились, зашуршали шторы на окнах.

- На тайную квартиру Станислава Мотроновского, - дьяк гаркнул в сердцах на своего извозчика, и тот, изумленно скосив глазами, изо всех сил дернул вожжи.

В Олешки Григорий с Карпом прибыли, когда уже смеркалось. Никогда Григорию не случалось заезжать сюда, но эти защитные валы, стены и курени, силуэты целившихся в северном направлении пушек на валах, тихая перекличка сечевого караула и костры, рассыпавшие в темно-синем вечернем небе оранжевые искры, которые терялись среди ранних, еще не очень густых звезд - все это было ему до боли знакомым, таким близким и родным, что ком к горлу подступал.

Через час путников провели к куреню кошевого. Немолодой приземистый козак. Обычным движением поправив чуб, он смотрел на прибывших с любопытством и настороженностью: что же это за гостей подарила им ночная степь? Мерцали свечи от легкого сквозняка в курене, и в неверном свете, казалось, лицо кошевого то приобретало выражение любопытства, то проступала в нем осмотрительность. Так же и у Григория душа трепетала нерешительностью: сознаться кошевому, кто он на самом деле, или пусть уже все остается, как есть, - приблудился путешественник из неблизкой Франции да и довольно. Уже в последний миг почему-то решил остаться путешественником - может, разговор будет более беспристрастным, чужому человеку легче открыть душу.

- Я много слышал и читал о козацкой нации, - неспешно говорил путешественник, чтобы переводчик мог за ним поспевать. - Но ведь Олешки уже не Украина, это ханская земля... Почему ваша Сечь именно здесь?

- Лихая беда сюда привела, - после долгого молчания, даже слышно было, как потрескивали свечи, отозвался кошевой. - Московский царь и бояре слово дали, что будут союзниками, что вместе будем бороться с врагами. Да слово это и пуговицы не стоило, ибо Сечь нашу московиты огню предали, товариществу нашему головы отрывали, шеи на колодах рубили, вешали и еще черт знает какую тиранскую смерть выдумывали. Даже во времена язычников у древних мучителей такого не водилось: мертвых не только из товарищества нашего, а и монахов откапывали, им головы секли, кожу сдирали и вешали.

- И вы все это терпите и не боретесь? - удивлялся путешественник.

- Да не терпим, человече добрый, - вздохнул кошевой. - Уже через пять лет, как нарушили московиты данное в Переяславе союзническое слово, именно в 1659-ом году, славной памяти гетман Иван Виговский разбил-рассеял под Конотопом стотысячное московское войско. Их царь здорово испугался, просил подписать мир с Украиной на любых условиях. А гетман наш в дальнейшем, когда принимал у старшины присягу, приказывал: «Я присягал пану Богдану, так и вы, господа полковники, должны присягать мне, а не царю московскому».

А уже за ужином, за длинным столом, где соблазнительно распространял пар ароматный кулеш, кошевой продолжал сказ:

- И уже не раз была у нас возможность освободиться от лихого соседа. В 1712-ом году, по ранней весне император Петр был разбит, как треснувшая макитра, он на самом деле попал уже в турецкий плен и должен был подписать Прутский договор: «Его Царское Величество свою руку отнимает от козаков с древними их рубежами». Но как только откупился от визиря, отдав всю казну, еще и любовница тогдашняя должна была с шеи драгоценные ожерелья снимать, сразу же начал перекручивать московитами подписанное. Я не знаю вашего звания-имени, высокочтимый гость, но вспомните когда-нибудь у себя дома мои слова: Европа еще не раз ужаснется от Московии.

Седой кошевой не знал не только настоящего имени французского путешественника. Он не знал, что через сотню лет его слова повторит Наполеон Бонапарт: «Свобода будет иметь на московский люд такое влияние, как крепкое вино на человека, который к нему не привык. Когда какой-нибудь новый Пугачев с университетским образованием станет во главе недовольных, когда московский народ совершит революцию, то... мне не хватает слов сказать вам, какой тогда ад будет там. Москвины не только жесточайшие дикари, но и самые подлые, поскольку не имеют ни малейшего редставления о морали. Европейцы почтут мое имя лишь тогда, когда Московщина возьмет Европу в кулак».

Юные козачки споро работали вдоль стола, пристально смотрели, чтобы у кого-то из старшин не закончилось угощение, а особенно у дорогого гостя. Григорий бывал на приемах в посольствах многих государств, пробовал самые изысканные тамошние яства, но не мог вспомнить, чтобы что-то так было ему по вкусу, как эта нехитрая козацкая еда, особенно похлебка - она испускала пар, ласкающе пахла и будила что-то давнее и призабытое, еще из Батурина, - она пахла детством.

- А как же теперь? – спросил Григорий. - Вы же вне Украины, вы же, должно быть, и своего вождя не имеете?

- Есть у нас вождь, - положил ложку кошевой и замолк. - Есть. Только несладко ему, как и нам, ибо бьется, будто рыба об лед, в поисках помощи у чужих государств. Козачество уважает Филиппа Орлика, да только что-то давно уже от него нет писем. А может, вы что слышали о нем? - спросил внезапно и быстро, взглядом будто упершись в гостя.

Григорий даже вздрогнул... то ли от внезапности, то ли от этого странного взгляда, будто кошевой мог о чем-то догадаться, заглянуть и вычитать в душе.

- Нет, - ответил через минуту, одолевая растерянность и превозмогая боль, которая пронизала все тело, казалось, вплоть до ногтей. - Нет, ничего не знаю.

В первом же письме к отцу Григорий напишет: «Как только я услышал вопрос кошевого, как у меня защемило в груди. А в глазах потемнело. Это был страшный миг. Я совсем близко был от того, чтобы выдать себя».

А на следующее утро, провожая путешественников, кошевой сказал твердо, будто каждое слово отмеривал какой-то невидимой меркой:

- Кровное дело свое мы не оставим. Если будут спрашивать в ваших далеких краях, передайте: Украина будет жить!

...И снова мчались кони по степи, стелились под копытами нетронутые плугом травы, и верста за верстой удалялись Григорий с Карпом от предпоследнего казацкого приюта - Олешковской Сечи.

Тайное путешествие короля

Трое всадников на миг остановились. Немецкий купец Бовер, французский дворянин Андли и их челядник Эрнст Брамляк, не сговариваясь, осмотрелись.

- Франция и наш душевный покой уже позади, - улыбнулся купец, окинув взглядом перелески на покатом взгорье, которые были укрыты легким предвечерним туманом. Туман этот медленно стекал в ложбинки, и вместе с ним плыли одни лишь верхушки деревьев, которые, казалось, жили обособленной от кроны жизнью.

- Если поспешим - к покою нам лишь немногим более недели, - ответил челядник.

Претендент на польскую корону Станислав Лещинский, французский офицер и Григорий Орлик с фальшивыми паспортами купца, дворянина и челядника направлялись к Варшаве. Еще 1 февраля 1733-го года отошел в небытие Август ІІ Саксонский, польский король. Именно Григорию Орлику Версаль поручил тайно провезти в Варшаву будущего короля и огромные средства на выборы. Для Франции это был не просто претендент на корону большого и стратегически важного государства, то был родной отец французской королевы, тесть Людовика ХV. Уроженец Львова, воевода познанский сидел на польском престоле уже пять лет, и лихие события после Полтавы 1709-го заставили выехать во Францию. Это был его второй шанс.

Тайное странствие венценосной в прошлом и, как надеялись, в будущем особы усложнялось тем, что ехать пришлось по фактически вражеской территории, так как тогдашние немецкие земли находились в габбурском альянсе, дружественном России. Станислав Лещинский для нее совсем не желателен на время королевских выборов. Так как впервые избранный при поддержке ненавистного Карла ХІІ, войско которого к тому времени занимало Польшу, он придерживался независимой от Москвы позиции. Немало лет Лещинский вел с украинским гетманом тайные переговоры об объединении Украины, Польши и Литвы в мощное федеративное государство - царские ищейки хотя и не всегда успешно, но изо всех сил старались отследить каждый ход. Тем паче, русский императорский двор не мог простить Станиславу Лещинскому еще больший грех: весной 1711 года он послал польский военный отдел И. Потоцкого помогать Филиппу Орлику в его походе за освобождение Украины.

...Некогда было всадникам любоваться предвечерними видами прусского пограничья - еще более двух суток до варшавских предместий.

- В путь, - тронул поводья Григорий. - К сумеркам одолеем верст пять, а то и больше...

Пятидесятишестилетний Станислав Лещинский переносил путешествие с такой же равнодушной легкостью, как и почти вдвое младше его Григорий и Андли. Небогато одетые путники, ничем особым не примечательные, ночевали на шумных постоялых дворах - кому могло прийти в голову, или даже присниться, что один из путешественников - король, а с ним невероятная для простого смертного сумма денег. Два миллиона золотых, запрятанных в доспехи, между вещами, на теле, - такого не смог бы представить даже самый проницательный и находчивый разбойник. Ибо мало ли какой народ шляется по этим дорогам, с запада на восток и наоборот, вот если бы с купцом дорогие дилижансы, наполненные товаром телеги...

Ехали большей частью молча, ехали до упаду, пока сила была в жилах самых выносливых во всей Франции коней, зато при ночевке, за ужином, Лещинский мог отвести душу, расспросить Григория, так как знал: Орлик, вопреки молодости, объездил полсвета и навидался жизни да законов разных стран. Станислав Лещинский как раз дописывал книгу, которую считал особым делом своей жизни. «Свободный голос, обеспечивающий свободу» - такое название решил дать книге о будущих реформах в Речи Посполитой, которые он видел, которые мечтал осуществить. А к овеянному мечтой оставалось совсем немного - пересечь вражескую территорию и победить на выборах.

- Невероятно, мы вместе в такой непростой дороге, а между прочим, я с вашим крестным отцом Иваном Мазепой начал состоять в переписке и вести переговоры еще с 1703-го или, самое позднее, с 1704 года. Сколько же это было вам?

- Год, - ответил Григорий, - но не более, чем два.

- Вот и угадай судьбу. Как люди могут встретиться... Большое дело мы затевали - совместно создать свободное государство из трех свободных и неподчиненных государств - Литвы, Украины и Польши.

То ли воспоминания всегда навевают невольную грусть, то ли воспоминания какие-то невеселые набежали, только помрачнел Лещинский в момент.

- Расскажите, как умер Мазепа, - спросил внезапно.

Григорий на какой-то миг даже съежился от неожиданности, такие далекие годы были, как в позабытом сне. Но тот осенний вечер, даже если бы не было смерти крестного, семилетнему Григорию одинаково запомнился бы надолго. Над Бендерами 2 октября 1709 года нависли иссиня черные тучи, ливень немилосердно поливал городок и все вокруг, порывистый ветер хлестал водяными струями, слепил глаза и забивал дыхание, так что и два шага ступить было не под силу; от этого всепроникаюющего и беудержного ветра в дымоходе гудело жалобно-тоскливо, будто ненастье предчувствовало и предвещало близкую смерть.

- Светлейший гетман Иван Мазепа умер, - сказал в десять вечера Филипп Орлик, и Войнаровский провел ладонью по лицу, закрыв глаза покойнику. - Вестников в дорогу, гетманский флаг внести!

Через минуту на стенах Бендерской крепости грохнули печальным салютом пушки.

Такой похоронной процессии здешняя земля не знала ни до, ни после. Впереди ехал Карл Великий со своим генералитетом, за ним - уполномоченные послы дружественных государств, представительство турецкого султана, молдавские и валахские воеводы. Шестерка коней везла гроб, убранный бархатом и золотом оправленный, печальные мелодии играли попеременно шведские фанфары и козацкие трубы. Старшины несли гетманскую булаву, которая сверкала самоцветами, гетманский флаг и бунчук. В почетном карауле по обе стороны гроба ехали козаки с обнаженными саблями. Во главе украинской делегации - Филипп Орлик и Андрей Войнаровский, со склоненными флагами шли шведские королевские драбанты, янычары все в белом, завершали процессию украинские женщины, которые голосили, по давнему обычаю. А еще в печальной колонне было много армян, татар, поляков, отдававших честь памяти гетману.

Поскольку собравшиеся на похоронной процессии представляли много народов, Филипп Орлик прощальную надгробную речь произнес на латыни.

- Великий и знаменитый, оставшийся в седые лета без потомков и с огромным имуществом, он пожертвовал всем, чтобы выбороть волю своей Отчизне. Иван Мазепа видел для своего народа единственый путь - путь свободного развития. Ни войско, ни миряне не должны потерять на это надежды. Справедливым есть наше дело, а потому сообща позаботимся, чтобы справедливость победила! Вместе направим козацкие корабли к свободе!

Скромная, даже бедненькая церковь еще не видела, чтобы к ее стенам одновременно подошли православные, католики, протестанты, мусульмане, люди других конфессий, чтобы почтить грозного гетмана. Он воевал против турок и татар, немцев и русских, поляков и шведов, но они все пришли воздать должное памяти - в знак уважения к мужественному, мудрому и благородному человеку.

...Когда Григорий закончил рассказ, Лещинский долго молчал.

- Я мало знал покойного гетмана, мы состояли в переписке и поддерживали отношения в течение лишь шести лет, - сказал задумчиво, все еще словно пересматривая в памяти траурную процессию возле Свято-Юрского монастыря. - Но почему-то уверен: и годы пройдут, и изменится немало на вашей козацкой земле, но это имя будет в истории весомым.

И снова купец, дворянин и челядник неутомимой рысью мчались в Польшу. На удивление, путешествие скромных путиков прошло без приключений, вопреки отнюдь не скромным их деньгам и драгоценностям, и в конце концов Григорий подземным ходом провел Станислава Лещинського во французское посольство.

- Ваше Величество, челядник Эрнст Брамляк свою миссию выполнил, - кланялся Григорий с таким облегчением, будто снял из плеч трудную и неудобную, натиравшую тело и вдобавок весьма рискованную ношу.

- Польша и Франция благодарят вас и не забудут этого. Убедитесь, что это произойдет в скором времени.

За Францию и Украину

На таких прогулках по замковомум плацу Людовик XV отдыхал душой - вверху плывут себе беззаботные облака, на плацу хлопают крыльями голуби, то перелетая стайками с места на место, если кто-то встревожит, то снова мирно воркуя; уплывают, как эти невесомые облака, повседневная морока из-за строительства Парижа, женские интриги в замковых стенах, неожиданные и ноющие, как зубная боль, уплывают и растворяются где-то лукавство, подхалимство и неискренность придворных.

Тактично не нарушая молчания, чуточку на расстоянии сопровождают короля посол Франции в Варшаве граф де Брольи и руководитель королевской разведки.

- Итак, рассказывайте, как поживает солнечная Варшава, - отзывается в конце концов король. - Солнце раньше над Варшавой всходит, чем у нас, туманы, говорят, реже бывают...

- Ваше Величество, я уверен, что вы уже достаточно подробноно знаете о наибольшей нашей радости: коронация Станислава Лещинского прошла с блеском, - сказал граф де Брольи. - Должен только сделать акцент на огромном значении авторитета Примаса Польши, а в организации переезда - Григория Орлика. Думаю, что и головные наши боли в Варшаве, прежде всего восточного направления, вам тоже известны.

- Смею доложить, что к ним прибавилась еще одна, довольно неожиданная... - присоединился к разговору начальник разведки.

- Так, уже заинтриговали, - иронически улыбнулся король. - Может, Россия вытерлась пилатовым полотенцем, умыв руки от Польши? Или медведи все околели в сибирской тайге?

- О медведе как раз и речь. Только он не из далекой тайги, а из более близких батуринских козацких степей - о младшем Орлике речь идет. От доверенного лица, который давно уже стал нашим агентом, Станислава Мотроновского, дворянина достойной репутации, доходят тревожные вести. Орлик, говорится в донесении, играет в тройную игру - притворяется московским врагом, а на самом деле туда, по некоторым данным, доносит. И в Порте он свой из-за крымского хана, с которым дружен, поговаривают, с детских лет, да и в ваших глазах ищет доверия.

- А что вы, граф, скажете об Орликах? - насторожился король.

- Знаю давно. Достойные и нелукавые люди, - твердо ответил граф Брольи. - Ни в одном их поступке или действии я не вижу оснований усомниться.

- Может, и я так думал бы, - не сдавался начальник разведки. - И перехваченные письма в Петербург, где отец, Филипп Орлик, ведет переговоры с императорским двором о возвращении его на гетманство под русским началом.

- Интересно, интересно, - сказал Людовик. - Продолжайте.

У него отлегло от сердца. Ему было бы досадно, если бы Григорий с отцом оказались не такими людьми, которыми король их воспринимал. Парадокс заключался в другом: о письмах он давно знал. Когда Григорий вручал ему мемориал по украинского делу, у Людовика XV состоялся с ним долгий разговор, в частности и о разных формах взаимоотношений с петербургским двором.

- Когда врага не удается победить, надо с ним договориться, - полушутливо посоветовал король, вкладывая в слова отнюдь не шутливое содержание.

Дружественной Франции гетман был бы полезнее ему, чем случайный человек.

В том обстоятельном разговоре Людовік XV поставил ряд вопросов.

- Для меня в ваших краях много таинственного и загадочного, - говорил король. - У вас близкие языки и одна вера... Вопреки этому, вы с московитами воюете уже много лет. А это плохо... Людовик XІУ завещал мне на смертном одре не увлекаться военными походами, о подданных больше заботиться. И таки был прав. Может, вы хотите построить свое государство лишь из козацкой нации, поэтому так и не терпите другой? Не уверен, что это может удасться. Выйдите на парижские улицы, посмотрите на цвет лиц, на их черты - и увидите мешанину со всего света.

Григорий Орлик терпеливо ждал окончания речи. Ему о неведомой многим Украине ставили десятки вопросов в десятках больших или малых городов, куда его носили прыткие кони и норовливые морские волны, но о таком еще не спрашивали.

- Ваше Величество, у нас никогда не было такого разумения: козацкая земля только для козацкой нации. Хотя здесь, конечно, преобладают украинцы, но землю нашу полюбили разные люди. На Запорожской Сечи более чем два десятка национальностей - белорусы, русские, поляки, грузины, татары, венгры, евреи, испанцы, армяне... Максим Кривонос, легенда украинского народа, был, правду говорятт или нет, шотландцем. Истоки нашего рода Орликов - в Чехии. Кочубеи были крымскими татарами. Еврейского происхождения Боруховичи, Герцики, Марковичи... Очень быстро они породнились со старинными православными родами, такими как Виговские или Бакуринские, польская католическая шляхта «окозачилась»... Для всех нас навеки стала родной украинская земля, где свобода, равенство и товарищество. Я не знаю, оценят ли когда-нибудь моего отца Филиппа Орлика, но именно он является автором истинно европейской конституции, в которой свобода человека является фундаментом. Ведь английская Большая хартия прав - всего лишь намек на конституцию.

Король долго, не мигая, смотрел в глаза Григорию, будто хотел в них увидеть искренность или, может, лукавство, будто способен был заглянуть в душу народа, который представлял этот сын гетмана. Вместе с тем думал, что за последние столетия только два человека вызвали наибольшее удивление, наибольшее увлечение и неприятие - Кромвель с одной стороны Европы и Богдан Хмельницкий - с другой. Именно вокруг них, предводителей двух больших наций, более всего копий ломалось в дискуссиях при многих монаршьих дворах. А смогут ли Орлики продолжить дело Хмельницкого?

Франция еще помнила помощь украинцев в Тридцатилетней войне. Через Гданск и Кале 2 400 козаков прибыли во Францию и во главе с Богданом Хмельницким и Иваном Сирко штурмовали тогдашнюю испанскую крепость Дюнкерк. 11 октября 1646 года Дюнкерк капитулировал. До Людовика XV дошло даже курьезное упоминание о том, как французские военачальники решили «сэкономить» и недоплатить козакам, упрекнув: «Мы воюем за честь, а вы - за деньги». На это будто бы оскорбленные казаки ответили: «Каждый воюет за то, чего ему не хватает». Упоминание о деньгах привело Людовика к другой, более прагматичной мысли.

- Господин Орлик, - прервал свои раздумья французский король, - козацкая нация, как вы утверждаете, превыше всего ценит свободу. Но свобода, простите мне, если это не цинизм, тоже стоит денег. Где их возьмет разграбленная, разрушенная войнами, угнетенная московитами Украина? Разве кто-то чужой отдаст собственные средства за чужую свободу?

Григорий в знак согласия наклонил главу, хотя что-то в нем бунтовало.

- Ваше Величество, я принимаю эту логику и не считаю ее цинизмом. Однако выскажу встречную мысль: свобода в свою очередь дает людям деньги. Убедительным примером является хозяйство славной памяти гетмана Богдана Хмельницкого. У него, как пишут польские историки, были полная казна и финансовая независимость, вопреки огромным военным расходам. До Богдана каких только поборов с купцов не было: пошлина дорожная, мостовая, плотинная, перевозная, ярмарочная. 8 мая 1654 года и 6 июня 1657-го гетман издал универсалы, согласно которым купечество платит только раз в государственную казну, а ни одно другое учреждение не имеет права требовать дополнительных поборов. Указ гетмана гласил: «Строго напоминаем, чтобы оных так по дорогам, гостинцам безопасно пропущали, яко на месте остающим и торговлю отправляющим наименшее препятствие не чинили, подачек неблагоприятных не требовали, а поготову дерганья и неблагоприятных поборов делать не взвешивались, но чтобы отдавши экзактору нашему надлежащую повинность, к жаждущему разных экзакций платы примушати не били».

Это право на экономическую свободу знаменитый гетман отстаивал перед Москвой в духе союзнического Переяславского соглашения. Он требовал от царя Алексея Михайловича подтвердить привилегии украинских городов, которые пользовались магдебургским правом, в письмах из Киева 1654-го и из Переяслава того же года. Гетман всячески заботился об облегчении деловой жизни, особенно стремился связать торговлю по Днепру с Балтийским морем через Западную Двину. И снова в универсале 25 марта 1657 года велит: «Пылно тэди жадаем и приказуем, жебы без вшелякого задержания и гомованя всюду пропущало так самых, яко и факторов их, пошлин скупых торговых и подачек чтобы в них не вытягано». Поэтому хватало, Ваше Величество, и на военные расходы, и на церкви, и на школы, и на типографии.

Людовик от непонимания даже глаза прищурил:

- Если вам тогда удалось наладить хозяйство на козацкой земле, то отчего же нынче вы такие бедные?

- Удавалось тогда, когда не были подчинены. Петр І обратился к Сенату: «...денег, как возможно собирать, понеже деньги суть артерия войны». В 1704 году внедрено двойное налогообложение на Украине (царь потом будет врать, что это сделал Мазепа), а также «прибыльщики» императора едва ли не каждый день выдумывали новые налоги - земельный, трубный, причальный, посаженный, налог с пивоварения, с пошива одежды, В 1705 году ввели «хомутный» сбор, тогда же указ «о бритии бород и усов», т.е. налог на такие популярные в наших краях усы, а еще подушный налог...

Слуга, тактично приблизившись, напомнил Людовику об ужине, но тот только рукой отмахнулся, как от надоедливого комара.

- Любая страна имеет большие или меньшие средства за рубежами, то ли держа их как в надежном кошельке, то ли для других целей. А имеет ли их Украина?

- Имеет, Ваше Величество. Но судьба их непредсказуема. Иван Мазепа, отступая, захватил с собой огромные сокровища, однако на переправе, когда лодку начало заливать, две трети выбросил просто за борт, лишь бы самому не утонуть. Оставшееся от трети унаследовал Войнаровский и одолжил шведской казне, которая неизвестно, возвратит ли когда-нибдь это добро. И так же ни одна ворожея не возьмется предвещать судьбу золота Полуботка...

- О сокровищах Мазепы в Париже ширились легенды. А о золоте что-то не слышал...

- С Иваном Мазепой у Павла Полуботка были не самые лучшие отношения. Старшинский суд, не без ведома Мазепы, лишил семью Полуботков всех поместий, а сам Павел едва избежал смертной казни. Со временем гетман все же таки помог Полуботку стать полковником черниговским, но это не уменьшило гнева Павла - в ноябре 1708 года он первым прибыл по призыву Петра І на козацкий старшинский Совет. Император тогда побоялся, чтобы Полуботок стал гетманом: «Весьма умный, из него может выйти второй Мазепа». Спустя годы он все же станет гетманом, хотя лишь приказным, и... так же будет отстаивать вольности Украины. Когда царь позвал Полуботка со старшиной в Петербург, приказной гетман предусмотрительно (зная, что ждать он там может только смерти в Петропавловском каземате) две бочки золота, где-то около миллиона фунтов стерлингов, отправил тайно в Лондон, в «Bank of England». Согласно завещанию, четыре пятых этого сокровища принадлежит украинскому независимому государству, и лишь пятая часть - наследнику Полуботка по мужской линии. Причем ежегодно это сокровище прирастает на семь с половиной процентов...

- Господин Орлик, да это же мистика! И к тому же мистика с рядом неразгаданных загадок: а если оборвется мужская линия, а если ваша козацкая нация не получит независимости? Или получит свободу через несколько сотен лет? Это же столько процентов набежит, что несчастная Британия станет собственностью Украины или ее придется продать вместе с комнатными тапочками! Представляю, как Британию продают с молотка... Эй, кто больше!

И король захохотал так искренне и по-детски непосредственно, что Григорий Орлик не сдержался и тоже рассмеялся. В последнее время Людовика XV не оставляли женские неприятности, и он впервые отвел душу, хохотал, всхлипывая и вытирая слезы тыльной стороной ладони.

Король Людовик XV, вопреки имиджу женского сердцееда, был достаточно прагматичным, именно при нем быстро росла промышленность и бурно развивались ремесла, поэтому не случайно цепкий ум сразу ухватил суть проблемы. А проблема эта, к величайшему удивлению, и в самом деле будет волновать многих на протяжении столетий. В августе 1913 года в городке Стародуб на Черниговщине состоится съезд потомков Полуботка. Соберется где-то около 170 особ, которые хотели бы определиться относительно права на легендарное или мифическое наследство. И совсем не мифический, а реальный наследник Остап Полуботок приедет из Бразилии в Вену в 1922 году и предъявит послу Советской Украины Юрию Коцюбинскому фотокопию завещания приказного гетмана. Потомок Павла Полуботка откажется от надлежащих ему 20 процентов, а скромно попросит лишь один. Этот «скромный» процент будет составлять около... 10,5 миллиарда фунтов стерлингов.

По поводу наследства Полуботка в тогдашней столице Украины Харькове будет проходить специальное заседание правительства республики, а со временем с украинским консулом «зондажно», как частное лицо, встретится представитель английского банка. Вполне понятно, что на такие встречи без согласования «частным образом» не приходят. Мало того, представитель обратил внимание на невыполнение условия о независимости Украины, в противном случае был бы резон говорить, намекнул он, о реструктуризации выплаты, так как сразу выплатить такую сумму нереально.

А дальше был в СССР ураган репрессий, который замел дальнейшие следы истории, как и жизнь Юрия Коцюбинского.

Уже в 60-х годах прошлого столетия, совершенно случайно, готовя визит Н. С. Хрущева в Швецию, московские чиновники натолкнулись на вклад Павла Полуботка и схватились за голову: сумма приближалась до шестнадцати с половиной триллионов фунтов стерлингов! Какой-то любознательный иностранец даже подсчитал, что на ту пору на одного украинца приходилось бы 38 килограммов золота. И вот проблемка: нет наследника Полуботков по мужской линии. Лучшие юристы Инюрколлегии СССР тогда месяцами, как мыши, шуршали бумагами, но тщетным оказалось это шуршание. В последний раз, уже во времена независимой Украины, выплыло золото Полуботка из ила давности и воспринималось людьми скорее как легенда или исторический казус. А кто скажет, как в самом деле было?

...Людовик XV, граф де Брольи и начальник разведки еще долго прогуливались по плацу. Король любовался стайками голубей, которые с хлопаньем крыльев, таким беззаботным и милым, как детский лепет, взмывали изредка в синее небо, их белые крылья под солнцем, особенно на фоне какого-то нависшего облачка, становились слепяще-белыми. Неожиданная зависть овладела королем: даже он, всесильный властитель, ограниченный сотнями дворцовых и других хлопот, заморочками послов и угрозами других государств, даже он, всемогущий король, никогда не сможет быть таким беззаботным и свободным, как эти птицы. А что же говорить о стремлении к воле целого народа, привыкшего к свободе, но из-за печальных и досадных обстоятельств угнетенного.

- Благодарю вас, господа, за доклад и откровенные мысли, - дал знать о завершении разговора Людовик XV. - С дороги неблизкой и от трудов советую хорошенько отдохнуть.

Когда сопровождающие откланялись и остался только секретарь, король медленно, как учитель задачу бестолковому ученику, надиктовал распоряжение.

- Наградить Григория Орлика орденом, подарить бриллиант в десять тысяч экю, а геральдистам подготовить графский патент на имя кавалера де Лазиски.

Секретарь, хихикнув от удивления, в самом деле как-то по-школярски поторопился записывать. Он знал, что признательная королева за возведение на престол своего отца Станислава Лещинского подарила Орлику свой портрет, украшенный дорогими самоцветами.

- И еще, чтобы не забыть. Придворному живописцу Фрагонару дать оплаченный заказ на портрет графа де Лазиски. И пусть, прикажите, не медлит.

Таким злым Григория до сих пор Карпу не приходилось видеть. Швырнув небрежно одежду, он пнул ногой стул, мешавший ему пройти по комнате, походил туда-сюда и лишь со временем, тяжело вздохнув, присел. Это было тем более удивительно для Карпа, что во всех жизненных передрягах и перипетиях, которыми пестрела их жизнь, Григорий никогда не нервничал. Скорее наоборот: чем более сложной казалась ситуация, чем грознее опасность нависала, тем веселее он был и тем беззаботнее шутил и смеялся.

- Что-то случилось, господин? - осторожно и участливо спросил Карп.

- Да, король Людовик XV предоставил мне графский титул, - процедил сквозь зубы Григорий.

Сбитый с толку Карп даже прищурился, пожал, передернул удивленно плечами, будто холод его пронял.

- Да разве от такого стулья ломают? Это ж приятность какая...

- Благодарность короля и в самом деле искренняя, он достойно оценил наши труды, -ли ответил уже более примирительным тоном. - Только вот загвоздка: чтобы получить графский патент, надо предоставить выписку о рождении из церковной книги. Я попробовал буквоедам из королевской канцелярии объяснить, что за выпиской не в Булонский лес переехать, что отсюда тысячи верст до Батурина. Да и сохранились ли те церковные книжки в сожженном, разрушенном и вырезанном городе?.. Им невозможно в голову вбить, что родная моя отчизна вот уже полтора десятилетия является вражеской территорией, где на меня будут охотиться, как на зайца.

- Не кручинься, господин, - улыбнулся, пряча неприятность, Карп, и от этого улыбка показалась будто нарисованной. - Разве это для нас такая уж тяжелая дорога - каких-то три недели, ну от силы четыре... Зато хоть с землей своей и людьми увидимся.

Через день они были уже в дороге. Обходя большие торговые пути, чаще ночью, чем днем, ориентируясь, как древние волхвы, по звездам, отмеривали Григорий и Карп версту за верстой к неблизкому Батурину. На покой останвливались лишь тогда, когда нужно было кормить коней, неглубокие реки преодолевали вброд, а широкие - вплавь; рассекая волну грудью, кони недовольно фыркали, будто злились на неведомых им королевских канцеляристов, которые задали столько забот.

Осмотрительность, с которой Григорий с Карпом обходили города и многолюдные пути, была не лишней. Незадолго после того, как покинули они Париж, командующий большой русской группировки на Украине генерал Кейт получил пакет из Петербурга. На основе данных русской разведки, одной из мощнейших тогда в Европе, Кейту сообщали о выезде Григория Орлика в Украину и приказывали арестовать любой ценой. Генерал, который всегда безотказно и аккуратно выполнял любой приказ, на этот раз пришел в негодование и обиделся.

- Я генерал, черт побери, а не полицейская ищейка!

И шввырнул высочайший циркуляр с такой силой, что со стола с насмешливым шуршанием слетели все бумаги.

Чудеса таки бывают на свете. Григорию удалось разыскать в Батурине старые церковные книги, и мало того, застать в живых священника, который сорок пять лет тому крестил и благословил его на такие непростые жизненные дороги.

Вечером, завесив плотно, на всякий случай, окна, они долго говорили со священником, вспоминали знакомых и расспрашивали друг друга о них. У сгорбленного, полусломленного деда, которому годы, казалось, положили на плечи тяжелый жерновой камень, но так и забыли снять, с белой, из льняного волокна, бородой и с такими же белыми, вплоть до синевы, бровями, впервые за много лет ожили и светились неподдельным любопытством и надеждой глаза. Они слезились, эти глаза, но все же жили ожиданием и верой.

- Отец как? Где он? Как живется ему? - белые брови шевелились в ритм каждого слова.

- Бендеры, Стокгольм, Париж, Гамбург, Салоники... Сейчас почти в полуплену у турок - полусвободный, полуневольник. А вы как? Что здесь в Украине?

- Беда у нас, дитя, и к тому же черная... И не знаю, когда просветлеет, - изрезанное морщинками лицо священника помрачнело. - Саранча азиатская уже укоренилась, и нет нам жизни.

- Отче, я не понимаю, - тряхнул головой Григорий, будто хотел эту голову на плечах удобнее как-то примостить.

Из-под бледно-синих бровей сердито мигнул, будто молния, оскорбленный и гневный взгляд.

- Что же здесь неясного? Живем, будто не на своей земле. Я полвека здесь уже священником. И полвека получал богослужебные книжки из Киево-Печерской лавры. Но еще московский патриарх Аким попробовал было запретить украинскую книгу. А как не вышло, то даже жаловался патриарху Константинопольскому, чтобы тот приказал украинцам «да имуть покорение и послушание святейшему нашему престолу Московскому и да не имут волю и власть в жесточайших запрещений - ни по единому образу, ниже книги какие печатати, ниже оно что творити без нашего соборного рассмотрения...» Слава Бог, патриарх Константинопольский на это не согласился, и Лавра дальше печатала на украинском. И так было вплоть до 1720 года. Однако Петр І, неизвестно - на трезвую или не очень голову, издает приказ: «Монахи в кельях никаних писем писати власти не имеют, чернил и бумаги в кельях имети да не будуть, но в трапезе определенное место для писания будет, но и то с позволения начального...» А уже 5 октября 1720 года новый приказ Петра І: «В Киево-Печерской и Черниговской типографиях вновь книг никаких, кроме церковных прежних изданий, не печатать, да и оные церковные старыя книги для совершенного согласия с великороссийскими такими ж церковными книгами справливать преждет печати, дабы никакой розни и особливого наречия в оных не было; других же никаких книг ни прежних, ни новых изданий, не обявя об оных в Духовной Коллегии и не взяв от оной позволения, не печатать, дабы не могло в таких книгах никакой церкве восточной противности и с великороссийскою печатию несогласия произойти».

Григорий слушал старого священника, не перебивая, а мысли его закипали.

- А какое дело было императору к монахам и церковным книгам? Церковь на Украине традиционно жила обособленной, независимой жизнью...

- Жила, сынок, жила... Пока в мае 1686 года царские дипломаты за взятку в 200 золотых и 120 соболиных шкурок Константинопольскому патриарху Дионисию получили грамоты об уступке Москве архипастырства над Киевским митрополитским престолом.

Карп уже давно дремал себе в уголке, тихо посвистывая носом, лишь иногда вздрагивал. Вероятно, в сновидениях что-то виделось ему тревожное в очередном странствии.

- В Москве и Петербурге хорошо ведают, - вел дальше священник, - что украинский дух им никогда не выпадет потоптать. Там любят упоминать Полтавскую битву и замалчивают славное сражение под Конотопом. Так как уже через пять лет после Переяславской рады, в июне 1659-го, когда народ наш увидел глумление над союзническим соглашением, более чем стотысячное московское войско Трубецкого знаменитый Иван Виговский под Конотопом разнес в щепки, а князя Пожарского наши союзники таки отучили материться - отрубили голову. Нас распинали на крестах и пускали плотами по Сейму, но и до сих пор не одолели, поэтому теперь действуют хитрее - отобрать хотели бы язык и память... Тогда как Ивану Федорову в Москве невежды тамошние типографию сожгли и должен был он бежать на Украину, у нас еще в 1491 году на украинском отпечатали «Часослов». А рукописная книга насколько древнее... На Реймском Евангелии дочурки Ярослава Мудрого Анны французские короли присягали народу, а святой Константин еще в 860 году в Херсонесе нашел Евангелие и Псалтырь, писанные русскими письменами. К сожалению, и сегодня действуют указы богоотступника и сыноубивца Петра І, которого при жизни поили: не печатать на нашем языке книг, в которых бы «с великороссийской печатью несогласия произойти». И кто же защитит нас и наше слово?

- Отче, не осилит еще наша... - опустил главу Григорий. - Не осилить нам варварства без цивилизованной Европы, без помощи свободных народов. Я лично, вот этими руками, - протянул виновато руки, - вручал 3 декабря 1731 года мемориал королю Людовику XV: «Интерес Франции и ее слава призывают ее дать защиту угнетенным нациям, а можно ли найти более угнетенную нацию, чем козацкая? Нет уже на Украине никаких вольностей, существует лишь фантом свободы».

- А будет ли болеть французскому королю украинское дело? - в льняной бороде священника гуляла горьковатая улыбка, на мгновение разве что показалась, и, сникнув, снова спряталась.

- Не могу короля упрекнуть, - опустил руки под стол Григорий, будто именно они были во всем виновниками. - Лично я доставлял послание Людовика султану в Порту. Король написал тогда: «Я очень интересуюсь судьбой и состоянием господина Орлика, считаю полезным для интересов Франции поддержать господина Орлика в его правах, которые он получил, будучи гетманом Украины... Надо чтобы Порта помогла гетману Орлику собрать вокруг себя свой народ, такой большой и храбрый, чтобы он мог сбросить московское господство».

Священник лишь головой тряхнул, будто его колики пронизали.

- Никому мы не нужны, сынок... О нас вспомнят, когда их самих беда поджарит. Ибо я лично читал Артемия Волынского, который с 1720 года был астраханским губернатором и гнал наших людей, как скот, в персидский поход: «По замыслам Его Величества, не до одной Персии было ему дело. Ибо, если бы посчастливилось нам в Персии, и продолжил бы Всевышний живот его, конечно, покусилися бы достигнуть до Индии, а имел в себе намерение и до Китайского государства, что я сподобился от Его Императорского Величества сам слышать». А как помоет московит свои сапоги в Индийском океане, то пусть не волнуются европейцы - эти подошвы рано или поздно будут топтать мостовые Варшавы, Берлина и Парижа. И не только.

...Через четыре недели Григорий Орлик сдал в королевскую канцелярию все документы на получение патента графа де Лазиски. А еще со временем генерал Кейт расскажет ему, как из него, почтенного боевого генерала, хотели сделать полицейскую ищейкуку. И посмеются охотно оба...

Уже дома, в тишине рабочего кабинета или прогуливаясь по живописному родовому имению, граф Орли де Лазиски имел возможность обмозговать слышанное и виданное, взвесить каждое слово на своеобразных весах нерешительности и сомнений - те весы шатнутся то в одну сторону, то в другую, пока не остановятся. Эти раздумья нужны были ему не просто как человеку. Григорий все более глубоко погружался в разведывательную работу, а без понимания перспективы немыслимо утвердить правильное решение в восточной политике Франции, частью которой было отношение к будущему козацкой нации, судьбы и несчастий страждущего народа. Григорий сознавал, что добра украинской земле придется ждать еще много лет. И его предвидения были безошибочными. Почти через столетие в своей книге, которую Герцен назовет наиболее увлекательной и умной книгой, которую написал о России иностранец, маркиз де Кюстин укажет: «Надо жить в этой пустыне без покоя, в этой тюрьме без отдыха, которая называется Россией, чтобы ощутить всю свободу, предоставленную народам в других странах Европы, каким бы не был там способ правления.

Когда ваши дети надумают роптать на Францию, прошу вас, воспользуйтесь моим рецептом, скажите им: езжайте в Россию! Это путешествие полезно для любого европейца. Каждый, кто близко познакомится с царской Россией, будет рад жить в какой угодно другой стране. Всегда полезно знать, что есть на свете государство, в котором счастье немыслимо, так как по своей природе человек не может быть счастливым без свободы».

Когда крымский хан сказал Орлику, что рано или поздно Россия не даст жизни его народу, Григорий просто промолчал. Он не нашелся на ответ, чем утвердил правоту хана. Такое впечатление возникало и у него самого, когда общался с разведчиками, дипломатами, влиятельными людьми при многих европейских дворах. Григорий мысленно даже время прикинул - три-четыре десятилетия.

Орлик не мог знать, что его прогнозная погрешность не превысит двух десятилетий – в 1783 году Россия завоюет Крым. Он не мог знать, что через два столетия весь народ объявят преступником и за считанные часы запакуют в арестантские вагоны и вывезут за тысячи верст, а вместе с тем пригонят из Вологды или Костромы русский люд, который возьмутся из Москвы татар, почему-то закрывая глаза на то, что в армии Власова воевали сотни тысяч. Это кто же предатель? Фюрер мечтал превратить Крым в зону отдыха для видных арийцев, а советская империя реально создала там рай для партийных функционеров.

А может, у русского правительства вырос зуб на татар, из-за того что не посчастливилось провернуть дельце с их землей? Когда в 1921-1922 гг. в Крыму погибло от голода не менее чем 80 тысяч татар, для спасения людей начала поступать помощь из-за границы. В частности и из США, по линии «Американской организации помощи» и благотворительной еврейской организации «Джойнт». Гуманитарная помощь спасала от смерти в самом деле тысячи. Из Америки прибыл один из руководителей «Джойнта» Розен, который предложил в обмен на финансовую помощь выделить из участков умерших татар землю для переселения одной тысячи еврейских семей. Продовольственная катастрофа выбора не оставила. Даже был разработан проект создания в Крыму Еврейской государственной автономии, который поддержало правительство России и 200 богатейших людей из США. Когда же некоторые местные руководители начали противиться Москве, их просто выслали и расстреляли. Вместе с тем «раскулачили» и выслали на Урал тридцать тысяч крымских татар, освободив таким образом «раскулаченные» земли. СССР немедленно получает 20 миллионов долларов по тогдашним ценам. Но почему-то американцы избежали дальнейшего выполнения договора. Реакция из Москвы не замедлила: вместо Еврейской республики в Крыму будет лишь два еврейских района, а поскольку деньги поступали, то и те районы «испарились», а Еврейскую автономную республику создали аж на Далеком Востоке - как насмешку на еврейским населением, которое испытало так много бедствий во времена революции и гражданской войны.

А относительно предательства татар... Двухсоттысячный народ дал семь Героев Союза, одного - дважды Героя, одного - Героя Польши. Свыше 55 тысяч татар погибли в борьбе с фашизмом, 123 татарских села за сопротивление немцы сожгли лишь за декабрь 1944- го...

...Шли из Крыма арестантские эшелоны с детьми и бабушками, а навстречу в степной Крым - эшелоны из Вологды и Костромы: землица освобождается... Русские отставные генералы и полковники в Ялту и Алушту прибудут немного спустя.

Григорий Орлик, учитывая факты (и об этом откровенно говорил на закрытом совете короля), понимал, что Россия при малейшей возможности разорвет Польшу на куски, не видеть добра с востока народам прибалтийских земель. Он только не мог знать, сколько раз будут делить многострадальное Польское государство, не мог даже вообразить, что 22,5 тыс. цвета польского офицерства расстреляют в Катыни и других местах. Откуда было ему ведать, как эшелоны с десятками тысяч патриотов Литвы, Латвии и Эстонии, подавая тревожные гудки на промежуточных станциях, без остановок будут мчаться в сибирские гулаги. И уж совсем шокирует мир Н. С. Хрущов в 1956-ом сообщением о тайном приказе выселить весь украинский народ.

Трагедия народов Чечни и Ингушетии - среди подобных трагедий. 23 февраля 1944 года за 24 часа все население Чечено-Ингушетии включая детей, немощных и престарелых было арестовано, посажено в арестантские вагоны и отправлено в неизвестном направлении. Официальный приказ Кремля о ликвидации Чечено-Ингушетской Республики опубликовали только через два года и четыре месяца - в нем выселение обосновывалось сотрудничеством целого народа с гитлеровцами, хотя на самом деле эти земли даже не были оккупированы фашистскими войсками. В этих арестантских вагонах, без пищи и воды, погибло до половины людей.

Вот как писатель Георгий Гулиа передает увиденное его отцом, известным деятелем просвещения Дмитрием Гулиа, в жестоком 1944 году на одной из железнодорожных станций Кавказа:

«...Они увидели невообразимо длиннющий железнодорожный состав из теплушек, битком набитый людьми... Их везли куда-то на восток с женщинами, детьми, стариками. Очень грустные, убитые горем... это чеченцы, ингуши, а едут они не по доброй воле. Их выселяют. Они совершили «тягчайшее преступление перед Родиной»...

Очень быстро Кремль заселяет эти земли миллионом колонизаторов. А дальше знакомая картина - «защита русского языка, прав русскоязычного населения»... Еще более изобретательным будет махлевание с языковым вопросом на Украине, в частности с языком богослужений и каноничностью церкви вообще.

Из длинной беседы со священником в Батурине Григорию Орлику запомнились слова, которые касались запрета украинской духовной книги: «Жерновой камень нам на шею...» Григорий был осведомлен, за какие соболя и деньги приобреталась подчиненность украинского священства Москве. Он знал больше, он читал, как в 1586 году Антиохийскому Патриарху Иоакиму царь подарил большие средства, но с условием: тот должен был склонить всех патриархов согласиться на учреждение Московского патриархата. И вот переплет - патриархи согласия не давали. Это, говорили, дело Вселенского Собора, а созывать его нет причины. Поэтому когда Вселенский Патриарх Иеремия в1588 год приехал с визитом в Москву, он не имел на руках таких документов. Тогда сам посвящай - выдвинули требование в Москве. Конечно, такого самоуправства Патриарх не мог себе позволить. Тогда сам становись, так сказать, по совместительству. И этого Иеремия не сделал, вопреки обольстительным дарам. Поскольку у московской стороны аргументы и соблазны исчерпались. Патриарха без какой-либо дипломатии на полгода... арестовали.

Ничего так и не добившись от Иеремии, в Москве, нарушив все вековечные церковные каноны, сами себе основали «Московский патриархат» специальным государственным законом, так называемой «Уложенной грамотой». Вместе с тем для правдоподобия заявили, что здешний собор почтил своим присутствием Иеремия и одобрил его. На самом деле никакого собора не было, а подпись старика Патриарха «выбивали» под угрозой бросить в реку.

«Бог праведный, - думал Григорий, - не боятся же греха люди, но все силятся Тебя перехитрить. Тщетно тужаться. Еще и не таким не удавалось, даже любомудрому царю Давиду». Ему помнилось из прочитанного, как Давид как-то допрашивался у Бога, когда он умрет. Всевышний объяснил ему, что эту тайну Он не раскрывает никому, так как человек в таком случае просто перестает жить.

Царь Давид имел интерес в таком знании: считалось, что ангелу смерти нельзя тронуть человека, если в это время он читает Тору.

С того времени каждую субботу царь Давид читал Тору 24 часа кряду.

И вот уже на восьмом десятке лет услышал Давид в какую-то из суббот страшный грохот у себя на дворе. Напуганный, он выбегает и ненароком спотыкается на ступенях, и Тора невольно выпадает из рук. Ударившись виском о камень, царь умирает.

В жизни Григория настало время, когда далекие иопасные странствия остались лишь в воспоминаниях. Григорий вступил в брак. Волшебная Елена-Луиза де Брюн Дентевиль была из уважаемого во Франции рода, свадьбе оказал почести своим присутствием король Людовик XV и самые влиятельные придворные, Вольтер молодожену подарил экземпляр своей книги «История жизни Карла ХІІ». К написанию глав об Украине и Мазепе приобщился и Григорий Орлик, предоставив славному автору материалы о походе шведских войск козацкими землями. И теперь Григорий вечерами, сидя возле камина, мог повествовать молодой жене, конечно, если это не представляло государственной тайны, свои прошлые приключения. Их, связанных с огромной ответственностью и риском для жизни, таки не браковало. Об этом напоминают разве тихим блеском на генеральском мундире ордена многих государств, и среди них - французский «Крест святого Луи», военный орден «Меч Швеции», польский орден «Белого Орла»...

- Весьма смешная история случилась в Стамбуле, - улыбаясь, подгребал жар Григорий. - Русская разведка перетрясла пол-Турции в поисках шведского капитана Хага. А я в настоящее время обедаю на приеме с высокопоставленными русскими-резидентами и слушаю, сколько мороки наносит им в Европе сын гетмана Григорий Орлик.

Однако завершение опасных странствий для графа де Лазиски не означало уменьшения хлопот. На нем, как на дирижере, замыкается много разведывательных операций - иногда не менее рискованных, многоходових. Когда Розумовский становится гетманом Украины, через пятого-десятого общего знакомого в 1755 году молодому гетману рекомендуют домашнего врача француза Ле Клерка, а на самом деле кадрового разведчика. Мало того, что полдесятилетия от гетманского двора поступает конфиденциальная информация, Ле Клерк со временем идет на «повышение» в Петербург врачом императрицы Елизаветы. Более идеальный источник разведывательной информации вряд ли придумаешь...

Весьма остроумным был совет Григория Людовику XV использовать в разведывательных целях известного в Париже дуэлянта, имевшего степень доктора гражданского и канонического права. Шарль-Женевьева Д'Эон де Бомон в юности очень напоминал обычную девочку с нежным цветом лица и тонкой талией. На один из придворных маскарадов по совету любимой графини де Рошфор он оделся в женские наряды.

Все были в восхищении, так как никто не распознал под женским платьем юноши. А как раз Людовику XV нужно было восстановить дружеские отношения с Россией. Поэтому на Тайном совете решили послать Шарля в женской одежде в Санкт-Петербург, чтобы, не вызывая подозрений, он мог встретиться с глазу на глаз с императрицей и передать ей послание французского короля, уверив в добром отношении Версаля. Все организационные хлопоты возлагались на Дугласа-Маккензи, шотландца, который находился на службе во Франции.

Июньским утром 1755 года де Бомон отправился в далекую дорогую в почтовой карете. Он спокойно проехал через всю Европу и прибыл к Петербург, где его ждал Дуглас. И вот незадача: русские агенты «высчитали» шотландца и выдворили прочь из России. Однако Д'Эон де Бомон был не лыком шитый. Он успел познакомиться с Михаилом Воронцовым, вице-канцлером, который благосклонно относился к Франции. А тот сумел устроить аудиенцию императрицы с французом в женской одежде. В корсетке разведчика было зашито письмо Людовика XV, а в руках он держал произведение Монтескье в золотой оправе - дар императрицы. Никто не мог знать, что в переплет вложили секретные письма Людовика с тайными шифрами, с помощью которых планировалось и в дальнейшем состоять в переписке с Версалем. На встрече Д'Эон получил новые шифры для ответных писем. Все это делалось в глубочайшей тайне, даже французский посол в Петербурге ничегошеньки не знал.

Императрица Елизавета искренне посмеялась над таким оригинальным посланцем-дипломатом. Она забрала де Бомона в свой дворец, объяснив, что эта «девица», которую отрекомендовали под именем Лиа де Бомон, будет читать ей книжки. Что, как и сколько они читали - нет смысла устанавливать, но задумка Григория с девицей-разведчиком оказалась блестящей.

Следующий визит де Бомона был в мужской одежде. Теперь он уже родной брат Лиа де Бомон, потому-то они так похожи. Снова успех сопутствует разведчику, и возвращается он с подписанным императрицей соглашением и планом общей кампании против Пруссии. Людовік XV весьма удовлетворен де Бомоном, предоставляет ему чин драгунского поручика и дарит золотую табакерку с собственным портретом. Но и это не все. Де Бомон со временем напишет в мемуарах, что ему удалось снять копию завещания Петра І и вывезти ее во Францию. С документом были ознакомлены только министр иностранных дел аббат Бернесу и Людовик XV. Эта бумага со временем послужит причиной волны дискуссий, возражений, удивления, даже обвинений в фальсификации. Суть завещания: Россия постоянными войнами и агрессивной политикой должна подчинить себе всю Европу, а также Константинополь и Индию. Поделив на части Швецию, завоевать Персию, Польшу и Турцию. Обессилить Австрию и Францию. А когда они экономически выдохнутся, направить войска в Германию и наводнить французскую землю «азиатскими ордами». Это, конечно, могло быть и фальсификацией, способом де Бомона набить себе цену – дескать, вон к каким тайным документам я в России проник! - если бы не свидетельство астраханского губернатора Артемия Волынского, которого никто за язык не тянул и не заставлял рассказывать о намерениях Петра І захватить Индию и Китай...

Шокированные король с министром имели возможность еще раз убедиться в правдивости предусмотрений мемориала Орлика по украинскому делу. Но и только, так как независимо от того, верить или нет доставленной копии, они не могли «засветить» своего агента.

Тем временем креатура Григория Орлика дальше ездит по свету. Отчитавшись за предыдущий визит, де Бомон снова отъезжает в Петербург. 8 февраля 1758 года вместо неуступчивого Бестужева пост шефа русских нишпорок занимает лояльный граф Воронцов. Де Бомон в свое время так хорошо читал книги императрицы, что на этот раз получил приглашение переехать в Россию навсегда. Деликатно отказавшись, он и на этот раз возвращается в Париж не с пустыми руками - Д'Эон привозит продолженный русской императрицей русско-французский договор от 30 декабря 1758 года, а также морскую конвенцию.

Должен был бы де Бомон выставить Орлику, как теперь модно говорить, хорошую поляну: за вояжи в Петербург Людовик XV назначил ему годовую пенсию в 2 000 ливров.

...То была такая непривычная для Григория Орлика жизнь - семейный уют, забытый, не знаемый еще с семилетнего возраста, с тех пор как после Полтавы и семья, и войско спасались в Бендерах, бесконечный риск разведывательных странствий потом... Он наслаждался теперешней жизнью, с радостью ездил на балы, где они с женой всегда желанны и чтимы, загадывал и разгадывал в тишине своего кабинета хитроумные разведывательные операции, рассылая таких же, как и сам, сорвиголов по свету.

Счастье не бывает долгим. Пламя Семилетней войны разгоралось все сильнее, оно лизало уже не только европейский континент, но и захватывало другие. Поэтому украшенный изысканной резьбой стул в рабочем кабинете Орлик меняет на командирское седло.

Война совсем расстроила планы Григория Орлика. Командующему армейского корпуса теперь не приходилось бывать на дипломатических приемах, разве что на заседаниях Тайного совета короля. Тяжелые бои под Росбахом, осада Амстерберга, штурм Ганновера - фактически это была первая мировая война, как минимум ее прелюдия или репетиция, так как перекинулась быстро и в Канаду, и в Индию. Не до Украины стало европейским монархам... В составе корпуса Орлика воевала и козацкая сотня, одетая в украинские однострои, во главе с неизменным охранником и собратом Карпом, которого по-здешнему перекрестили на более обычное имя Кароль. Особенно тяжело давался бой под Бергеном - городком в две с половиной тысячи населения, который имел важное значение для такого близкого Франкфурта.

13 апреля 1759 года обе вражеские армии со всей мощью силились завладеть Бергеном. Городок подвергнулся сильнейшей атаке. В ответственный момент принц Изенбургский от прусской стороны, бросив в бой все свои гренадерские батальоны и не добившись успеха, отдал приказ даже полковым врачам идти в атаку. Командовал защитой Бергена граф де Брольи, родной брат французского посла в Варшаве, с которым у Григория были давние прекрасные отношения.

Генерал граф де Лазиски и граф де Брольи понимали друг друга с полуслова. Была ситуация, когда командующий вражеских войск принц Брауншвейгский внезапно подошел со своей дивизией, опасно атаковал левый фланг французов - силы их на глазах начали слабеть. Именно в этот момент бросает своих драгун в бой, мастерски выполнив маневр, граф де Лазиски и наносит сокрушительный удар во фланг англо-прусских союзников. С гиком пошла в бой козацкая сотня в ярко-красных жупанах и черных барашковых шапках, враг был сломлен и в беспорядке бежал, а принц Изенбургский нашел смерть от казацкой сабли. В донесениях, то ли перепутав одежду, то ли умышленно , чтобы оправдаться, писали, что французы победили лишь благодаря помощи пяттысячной турецкой конницы, которой, конечно, там и близко не было.

Но в какой-то момент не повезло Григорию - пуля попала в голову, закачался в глазах горизонт и поплыли красные круги, будто от брошенного камня по воде; эти круги становились все более яркими, медленно уходило сознание, командующий склонился и тихо начал сползать с седла. Кароль успел подхватить командира и собрата, козаки окружили его и, пробиваясь, вывезли из поля боя.

А дальше было лечение в доме австрийского советника юстиции Иоахима Гете, отца прославленного в будущем немецкого поэта Вольфганга Гете, тогда еще паренька, который, тем не менее, будет помнить о пребывании в их доме штаба военного губернатора, вспомнит со временем и опишет именитых генералов, среди них и графа Орли де Лазиски.

Пока Григорий лечился, к счастью, довольно успешно, граф где Брольи направил подробный отчет своему королю. Граф объективно оценил вклад в победу «синих шведов короля» и украинских козаков - де Лазиски указом Людовика XV был произведен в чин генерал-поручика. Сам де Брольи получил маршальский жезл. Победу праздновала вся Франция, придворные сравнивали ее с величайшими битвами, поэты составляли оды, но более всего отличилось аристократическое женское общество - вмиг была изобретена и вошла в моду прическа «Берген».

Еще не зажила как следует рана, а Григорий снова в строю. Бой под Миденом войдет в историю особым драматизмом. Сначала у французов были все шансы на победу. Они двинулись девятью колоннами. Воины графа де Лазиски должны были атаковать корпус генерала Вангейма, который разместился на некотором расстоянии от главной армии. Удача зависела сугубо от быстроты маневра, но не все шло нужным порядком у французских воинов. В решающую минуту конница Орлика первой ударила по пехоте, которая, тем не менее, сумела выдержать натиск, сохранила спокойствие и сыпанула навстречу неудержимым градом ядер. Со временем подошли жандармы и карабинеры, но и эту совместную атаку англо-пруссам удалось отразить. В центр французских войск начала образовываться «дырка», которая угрожала катастрофой всей армии, поэтому «синие шведы короля» вместе с казаками отчаянно рубились, лишь бы прорыв не разросся. Карп не видел, откуда стрелял английский снайпер, он увидел лишь кровь на синем мундире Орлика и саблю, выпавшую из рук Григория.

И снова козаки окружили своего командира, изо всех сил пробиваясь сквозь ряды войск прусско-английской коалиции, и таки вывезли своего вождя.

Григорий был в тяжелом состоянии. Он то приходил в сознание, то снова бредил, в этом бреду странно перемешивались картины пережитого им самим и замыслы на грядущее, настоящие события его жизни и видения будущего. День и ночь возле Григория дежурил Карп-Кароль с ближайшими друзьями, спасали сына гетмана от горячки, которая могла в любую минуту потушить пламя жизни, как иногда гасит свечку легкий ветерок.

Карп не все разбирал из бреда своего господина, так как кое-где слышался греческий язык, встречалась латынь, но французский и польский он большей частью улавливал.

- Карп... Кароль... Почему наше рыцарство не имеет права на свою землю... зачем разрушили Чертомлыцкую сечь, разве народу моему надо было идти в Олешки, туда, к Кардашинскому лиману... мы проезжали, Карп, там, мы были двадцать пять долгих лет под крымской протекцией... А сейчас козаки, говорят люди, вообще за Дунай бегут, может, там будет по счету девятая уже Сечь... Кароль, воды... Я говорил королю Людовику XV: поселим козачество на Рейне, где скалы такие, как в Чертомлыке, может, тоска меньшей будет... Казаки - верные воины, они будут оборонять Францию. А настанет время - и Бог подарит нам своего Моисея, и приведет он народ свой в землю украинскую обетованную, и никто уже не сможет отобрать ее, похитить язык и память. Не послушал король, побоялся с Турцией поссориться...

- Ребята, - менял влажное полотенце на лбу у Григория Карп - от горячки полотенце это едва не выделял пар, - это не бред ... Я истинно ведаю: был у него с королем такой разговор всерьез. И соглашался Людовик, но потом что-то разладилось.

...14 ноября 1759 года на берегу Рейна вырос одинокий холмик свежей земли со скромным крестом в изголовье. Прозвучит прощальный салют из мушкетов козацкой сотни, будут салютовать «синие шведы», отдавая последнюю честь своему командующему. Григорий Орлик упокоился в земле, куда в последний раз - десятый! - мечтал перевести Запорожскую Сечь. Отсюда, пусть через годы, пусть через сотни лет, должны были возвратиться свободные люди на свободную землю, где не будет врага-супостата, где не в падчерицах будет жить родной язык и родная песня, где тихое счастье поселится в каждом доме, построенном мозолистыми руками неутомимого хозяина.

Над ними смеялись иногда просто в лицо: «Вы же белые вороны, граф и графиня где Лазиски. До сих пор неслыханно, чтобы такие молодые и красивые не имели какой-нибудь интрижки со стороны»... Влиятельный граф и член Тайного королевского совета, где за плотно затворенной дверью решались судьбоносные проблемы Франции, а иногда завязывались и развязывались узелки всей Европы - и вдруг без фаворитки. Ну хотя бы какой-либо случайный роман, хотя бы адюльтер... А разве Елена-Луиза де Брюн Дентевиль, которую Григорий неизменно называл «моя Елена», разве она лучше? Мужчина в отъездах и разъездах, мечется то морями, то лесами, горами и долами в государственных и межгосударственных делах, ну отчего бы не поразвлечься в это время с каким-нибудь адъютантиком?

- Оставьте нас в покое, - отмахивались супруги. - Это у нас просто медовый месяц так растянулся.

Медовый месяц лебединой верности растянулся у них на двенадцать прекрасных лет, пока не насыпали казаки шапками бугорок земли над Григорием на берегу Рейна. А потом были еще шестнадцать лет одиночества, уже вдовьей верности - Елена-Луиза так и не вышла замуж во второй раз, хотя поклонников у богатой, родовитой, с неувядшей красотой женщины было немало.

В начале зимы 1775- го здоровье ее резко подупало, она не принимала никого, оставаясь с глазу на глаз со своей болью и воспоминаниями. Вот она с Григорием на балу, они танцуют уверенно и грациозно. На элегантную и, по мнению многих, созданную друг для друга пару засматривается весь королевский двор... А вот они прогуливаются родовым замком. Григорий смеется:

- Хотя французы назвали местность нашу Коммерси, мне больше нравится, как называли ее древние римлянине - «Орли». Небось знали, что будет жить здесь когда-то граф Орли де Лазиски с женой.

Он поднял голову и засмотрелся в синее небо, где неспешно кружили птицы.

- Вот только орлов что-то не видно, хотя птиц много... Разве что когда-нибудь через сотни лет люди выдумают какие-то железные...

...Елена-Луиза угасала на глазах, велела никого к себе не пускать. Накануне, когда должна была уже отойти к своему суженому, она сделала исключение лишь для австрийской депутации.

- Графиня, императрица Австрии Мария-Тереза награждает Вас орденом Восходящего креста. Это награда верным удовам.

...Над аэропортом «Орли» взлетают и кружат серебряные птицы-орлы, их крылья чуть-чуть поблескивают в солнечном лучах. Их ждут далекие небесные голубые пути...

Автор с уважением выражает искреннюю благодарность всем, кто трудом своим по зернышку собирал исторические сведения о тех неблизких годах и столетиях. Как в исследовании судьбы героев этой книги, так и фона, на котором они действовали, сегодня немыслимо обойтись без достояния многих ученых, писателей, журналистов, общественных деятелей. Кто они?

В. Архенгольц, Г.-Л. де Боплан, И. Борщак, В. Воробей, И. Дмитришин, А. Иенсен, М. Костомаров, В. Кравцевич-Рожнецкий, И. Литвин, И. Малишевский, Л. Маленко, Т. Мацькив, Д. Мережковский, И. Муратов, С. Павленко, Н. Позняк-Хоменко, Ф. Погребенник, Т. Чухлиб, В. Лямзи, Р. Шеремета, П. Штепа, Д. Яворницкий и много других, к чьим работам еще не раз будут возвращаться разные авторы.